Роза и крест
05.04.2011 13:40 Рубрика: Общество
В 2011 году исполнилось 85 лет Розе Лаврентьевне Солоухиной, вдове выдающегося русского писателя В.А.Солоухина, ставшего литературной гордостью Владимирской земли.
Она - жена великого поэта.
А он - всего лишь муж
жены великого поэта…
(Шутка писательской среды).
Из разряда тех, кого называют «вторая половина», в чести у нынешних россиян, прежде всего, офицерские жены. Про них сложена известная песня. Глянец истории еще мерцает на благоверных супругах декабристов (читай: офицеров), героинях некрасовской поэмы, которую «проходят» в школе, и нестареющего советского фильма «Звезда пленительного счастья». Жёны литературных знаменитостей стоят особняком. И воспетые как «чистейшей прелести чистейший образец», как «Прекрасная Дама», и не снискавшие хрестоматийных строк… Судьбы Пушкина, Герцена, Достоевского, Льва Толстого, Бунина, Блока, Булгакова, Пастернака невозможно понять без участия в них спутниц жизни упомянутых светочей отечественной культуры. Уверен, исполнятся времена, и в этот ряд поставят единственную жену и музу автора «Владимирских просёлков», «Писем из Русского музея», «Последней ступени», «Чаши»… Она достойно несла свой крест. А ещё она вела дневники. Они были опубликованы вскоре после смерти В.А.Солоухина сначала в журнале «Юность» под названиями «На задворках Победы» и «Преданность», а в 2008 году изданы в книжном варианте. Поверьте, это чистой воды бестселлеры, не отредактированные загодя мужем.
* * *
Раиса Рукавкова появилась на свет в деревне Мымрино на Орловщине, в учительской семье. Девочку втайне крестила бабка, и какое-то обещание «рая» в стране государственного атеизма невольно аукалось в том, как звали ребёнка домашние… Не оттого ли родители, стремясь шагать в ногу с социалистической модой, четырёхлетнюю дочь переименовали в честь немецкой революционерки Розы Люксембург? Знали бы они тогда, какими шипами утыкает жизнь путь их Розы…
В СССР той эпохи переименовывали всё: деревни, сёла, города, заводы, институты… Словом, «трудности» заменяли глухо звучавшие «голод», «недород». От недоедания девочки с трудом держали головки. Мать, заглядывая в глаза трех дочерей, говорила: «Продержаться бы нам до весны. Травка пойдет, лебеда, щавель».
Начали закрывать церкви и сбрасывать колокола. А Роза продолжала носить свой первый в жизни маленький крестик, ходила с тёткой причащаться. После того, как в школьной стенгазете на ученицу 2-го класса Розу Рукавкову появилась «обезьянья» карикатура с крестом в руке, девочка пролила целую реку слёз и полтора месяца не ходила на уроки…
Возможность читать Библию Роза Лаврентьевна получила лишь в очень зрелые годы. До того, по ее словам, и помолиться толком не умела, завидуя старушкам в храме. Но богобоязненность пронесла через всю жизнь. Только в ее время это называлось стыд, совесть и скромность.
* * *
«Конечно, если бы не война, я стала бы балериной», - записала Роза на первой странице дневника. В балетной школе, которую вели бывшие солисты Мариинки, она проучилась 4 года. В конце сентября 41-го, когда немцы подошли к Орлу, Роза со своим классом с раннего утра до поздней ночи работала на колхозных полях. Выкапывали картошку, свёклу, дёргали лён и грузили всё на военные обозы, которые увозили урожай куда-то вглубь страны. Эвакуироваться не успели.
«Немцам было тесно в домах. Они сгоняли людей из дома в дом, освобождая для себя дома целиком»…
«Есть абсолютно нечего и негде добыть, кроме как у самих немцев. Если бы не стирка их вшивого белья их же мылом (за работу платили сухими пайками или хлебом) - наверное, все поумирали бы с голоду. От сыпняка тоже. Полгорода лежит в сыпном тифе».
«Спим в пальто и валенках. Сожгли вокруг всё, что может гореть: пороги домов, заборы, калитки».
«На бульваре, который ведёт к горсаду, появилась виселица. В ряд висят пять человек. В стёганках, босые. На большой планке успела прочитать: «Партизан». Никто не видел, когда была совершена казнь».
«Принесли с Валькой (родной брат - В.С.) 8 копыт. Будет холодец».
«От биржи гоняют на работу на вокзал - расчищать рельсы от снега или после бомбёжек. Получаем по 500 грамм хлеба тут же, на складе вокзала… Чиним дорогу, взорванную партизанами… А может, по ремонтируемой нами дороге придут наши? Тоска! Где фронт?».
«Мороз 40 градусов. В город привозят обмороженных немцев. Солдаты, которых выносят на носилках, плачут навзрыд. Трясут забинтованными культяпками рук и ног».
«Целая немецкая рота сколачивает гробы. Хоронят павших только ночами… Городской сад, бульвары, все скверы в нашем городе взбугрены могилами с крестами, именами солдат. Никто их не посещает. Один только раз видела рыдающего солдата над свежей могилой».
«По городу прокатился слух: ночью всех евреев куда-то увезли. Говорили, что всех расстреляли в овраге за Орликом (река - В.С.) и будто они сами по очереди рыли ямы и закапывали мёртвых, партию за партией. Сбегали и мы с Валькой к Райхманам. Немец вышел на террасу, сказал - нет их больше».
* * *
Роза Рукавкова хорошо знала немецкий. Ей подходило к 16-ти, когда её с партией орловских девушек отправили на работу в Германию. В местечке Гросс-Лихтенау под Кёнигсбергом (Восточная Пруссия, территория современной Польши - В.С.) вначале строили дорогу, но главным образом работали на необозримых полях какого-нибудь бюргера, убирая вручную сахарную свёклу, картофель, рапс, расчищая скотный двор. В общем, сельхозрабочие на положении рабынь. После 16-часового ползания по плантациям и тощего обеда девушки валились спать в амбаре, гараже, птичнике, на скотном дворе - смотря что выделялось «остовкам» для ночлега.
Униженная и оскорбленная Роза продолжала вести дневник и в неволе. А как?
«Бумажные мешки из-под удобрений, комбикорма, не раз намокавшие под дождём и высушенные на ветру, я разрезала на листы и сшивала в тетради. Я записывала хронику заклятых дней, заклятых лет, которые достались на мою долю во время войны».
«Мы утром сидели ещё за «кавом» (суррогатный кофе - В.С.), когда вдруг под окнами затрещали мотоциклы. «Выходите! Отпечатки пальцев!»... Полицейские разложили раскладные столики, поставили на них блюдца с сажей, разграфлённые карточки для документа… Здесь же проявлялись фотографии, заполнялись графы с именем, фамилией. Мой номер - семизначный. 3500497».
«Матерщина надзирателя-поляка обессиливала, вызывала лютую ненависть к его чёрной пасти. Мои попытки говорить с ним по-немецки оборачивались очередной порцией отвратного мата. Мучительная тоска по маме, по дому, изнурительная работа. Где НАШИ? Как хочу домой!».
«Запах застойной коровьей мочи пропитал одежду, кожу. Мы не можем отмыться от этого запаха. Одного ведра на 18 человек нам не хватает. Мыла нет. На третий день на компосте у меня закружилась голова. Очнулась лежащей на холодном навозном месиве».
«От усталости мы будто бы забыли, что идёт война. Здесь не летают самолёты, не полыхает небо, нет канонады… Тоска иссушает до изнеможения. Примут ли нас дома? Ведь в самый трудный час мы работаем против родины, против страны. А дом снится постоянно. Снятся довоенные чистые улицы, зелёные берёзы, нарядные платья, магазины, полные пирожных, первомайские демонстрации. Не-вы-но-си-мо!».
«Мне постоянно, мучительно хочется есть. Я едва выдерживаю срок до перерыва на обед, который здесь всегда и везде в 12 часов дня. Пол-литра супу мы сглатываем мгновенно, никогда не чувствуя утоления голода… Обеденные супы всегда чередуются по дням недели. В понедельник - щи. Вторник - морковный суп. Среда - затирка. Четверг - гороховый суп. Пятница - брюквенный. Суббота - брюква. Воскресенье - брюква».
«Утром в 6 утра надзиратель привёл на «лёгкую работу». В барский дом бельё стирать… На смену пришли две служанки. Они стирали, а я дула на волдыри, на стёршиеся мозоли. Я рассказала немкам про правила игры в лапту, потом - про велосипедные гонки на Детском стадионе. Рассказала про нашу балетную школу, показала, какая у меня была марлевая пачка для танца «Лебедя» из Сен-Санса. Потом я протопала из конца в конец прачечной кусочек из «Танца маленьких лебедей».
«Полицейский подошёл ко мне. В руке в белой перчатке он держит чёрную резиновую палку. С размаху ударил меня… Конец палки захлестнулся за затылок, зазвенел над ухом, зацепил волосы. Мне показалось, что я потеряла сознание, упала, исчезла… Но я стояла. На шею из уха выкатилась горячая струйка… Наутро докторша долго осматривала меня… Трещина хряща ушной раковины, травма барабанной перепонки, трещина отростка позвонка…» (слух пострадал на всю жизнь - В.С.).
«Через дорогу от гаража стоит церковь… Никто из нас дома в церковь не ходил, но здесь, в Германии, возникла необъяснимая потребность пойти в церковь. Мы знали, что находимся в католической Кирхе, но в данный момент чувствовалось, ощущалось душой, что Бог всё видит, он един для всех страдающих на этой земле, и что Бог услышит нас, мучениц немецкого рабства. Я обыкновенными словами просила Бога, чтобы помог мне выжить в войну и вернуться на Родину».
* * *
Розу Рукавкову и других русских девушек освободили советские войска 3 мая 1945 года. 30 августа она вернулась в Орёл, а через день, 1 сентября, пришла в родную школу, где за год окончила 8-й, 9-й и 10-й классы, получив с одной «четвёркой» аттестат зрелости. В том же году 20-летней она поступила во 2-й Ленинградский медицинский институт, который окончила в 1953-м.
Повезло ли девушке Розе? Определённо - да. Могла умереть в Пруссии от непосильного труда, недоедания и болезней? Конечно. А могло быть и по-другому. Известно, как проверяли и фильтровали остовских репатриантов. И над девушкой Розой могли сгуститься такие тучи!.. Ей бы припомнили многое. Что отец, выпускник екатеринбургского юнкерского училища, после октября 17-го оказался в войсках Колчака. Что её двоюродные дяди, орловские профессора, братья Заседателевы, личные врачи великого оперного тенора Собинова, были арестованы и расстреляны в 1936-м как «враги народа». Даже балетная школа могла дорого обойтись девушке Розе. В оккупированном Орле прима-балерина этой школы Анита Барзина с подружками Розы танцевала в немецком казино, а после освобождения всю эту «труппу» сослали на 25 лет в лагеря.
Что же спасло Розу Рукавкову от карающей руки любимого государства? Скорее всего, те письма, которые она умудрялась посылать из неволи матери на родину, в обход остарбайтерской почты и немецкой цензуры. Почта Розы шла через двух знакомых немцев - почтальона Гельмута под Кёнигсбергом и кого-то из приличных немцев-постояльцев, квартировавших у Рукавковых в Орле. Первый как бы писал второму, а в итоге Розины близкие, а через них и широкий круг знакомых, узнавали правду об остовской жизни. Со временем круг разросся до всесоюзного: письма Розы цитировались в советских пропагандистских изданиях типа листков Совинформбюро. Их использовали в своих военных очерках писатели Константин Симонов и полька Ванда Василевская. Все письма Розы Рукавковой из Германии ее мать после освобождения Орла отправила в Чрезвычайную Государственную Комиссию имени Н.Н.Бурденко по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.
Валерий СКОРБИЛИН,
специально для «Молвы».
Окончание следует.
Она - жена великого поэта.
А он - всего лишь муж
жены великого поэта…
(Шутка писательской среды).
Из разряда тех, кого называют «вторая половина», в чести у нынешних россиян, прежде всего, офицерские жены. Про них сложена известная песня. Глянец истории еще мерцает на благоверных супругах декабристов (читай: офицеров), героинях некрасовской поэмы, которую «проходят» в школе, и нестареющего советского фильма «Звезда пленительного счастья». Жёны литературных знаменитостей стоят особняком. И воспетые как «чистейшей прелести чистейший образец», как «Прекрасная Дама», и не снискавшие хрестоматийных строк… Судьбы Пушкина, Герцена, Достоевского, Льва Толстого, Бунина, Блока, Булгакова, Пастернака невозможно понять без участия в них спутниц жизни упомянутых светочей отечественной культуры. Уверен, исполнятся времена, и в этот ряд поставят единственную жену и музу автора «Владимирских просёлков», «Писем из Русского музея», «Последней ступени», «Чаши»… Она достойно несла свой крест. А ещё она вела дневники. Они были опубликованы вскоре после смерти В.А.Солоухина сначала в журнале «Юность» под названиями «На задворках Победы» и «Преданность», а в 2008 году изданы в книжном варианте. Поверьте, это чистой воды бестселлеры, не отредактированные загодя мужем.
* * *
Раиса Рукавкова появилась на свет в деревне Мымрино на Орловщине, в учительской семье. Девочку втайне крестила бабка, и какое-то обещание «рая» в стране государственного атеизма невольно аукалось в том, как звали ребёнка домашние… Не оттого ли родители, стремясь шагать в ногу с социалистической модой, четырёхлетнюю дочь переименовали в честь немецкой революционерки Розы Люксембург? Знали бы они тогда, какими шипами утыкает жизнь путь их Розы…
В СССР той эпохи переименовывали всё: деревни, сёла, города, заводы, институты… Словом, «трудности» заменяли глухо звучавшие «голод», «недород». От недоедания девочки с трудом держали головки. Мать, заглядывая в глаза трех дочерей, говорила: «Продержаться бы нам до весны. Травка пойдет, лебеда, щавель».
Начали закрывать церкви и сбрасывать колокола. А Роза продолжала носить свой первый в жизни маленький крестик, ходила с тёткой причащаться. После того, как в школьной стенгазете на ученицу 2-го класса Розу Рукавкову появилась «обезьянья» карикатура с крестом в руке, девочка пролила целую реку слёз и полтора месяца не ходила на уроки…
Возможность читать Библию Роза Лаврентьевна получила лишь в очень зрелые годы. До того, по ее словам, и помолиться толком не умела, завидуя старушкам в храме. Но богобоязненность пронесла через всю жизнь. Только в ее время это называлось стыд, совесть и скромность.
* * *
«Конечно, если бы не война, я стала бы балериной», - записала Роза на первой странице дневника. В балетной школе, которую вели бывшие солисты Мариинки, она проучилась 4 года. В конце сентября 41-го, когда немцы подошли к Орлу, Роза со своим классом с раннего утра до поздней ночи работала на колхозных полях. Выкапывали картошку, свёклу, дёргали лён и грузили всё на военные обозы, которые увозили урожай куда-то вглубь страны. Эвакуироваться не успели.
«Немцам было тесно в домах. Они сгоняли людей из дома в дом, освобождая для себя дома целиком»…
«Есть абсолютно нечего и негде добыть, кроме как у самих немцев. Если бы не стирка их вшивого белья их же мылом (за работу платили сухими пайками или хлебом) - наверное, все поумирали бы с голоду. От сыпняка тоже. Полгорода лежит в сыпном тифе».
«Спим в пальто и валенках. Сожгли вокруг всё, что может гореть: пороги домов, заборы, калитки».
«На бульваре, который ведёт к горсаду, появилась виселица. В ряд висят пять человек. В стёганках, босые. На большой планке успела прочитать: «Партизан». Никто не видел, когда была совершена казнь».
«Принесли с Валькой (родной брат - В.С.) 8 копыт. Будет холодец».
«От биржи гоняют на работу на вокзал - расчищать рельсы от снега или после бомбёжек. Получаем по 500 грамм хлеба тут же, на складе вокзала… Чиним дорогу, взорванную партизанами… А может, по ремонтируемой нами дороге придут наши? Тоска! Где фронт?».
«Мороз 40 градусов. В город привозят обмороженных немцев. Солдаты, которых выносят на носилках, плачут навзрыд. Трясут забинтованными культяпками рук и ног».
«Целая немецкая рота сколачивает гробы. Хоронят павших только ночами… Городской сад, бульвары, все скверы в нашем городе взбугрены могилами с крестами, именами солдат. Никто их не посещает. Один только раз видела рыдающего солдата над свежей могилой».
«По городу прокатился слух: ночью всех евреев куда-то увезли. Говорили, что всех расстреляли в овраге за Орликом (река - В.С.) и будто они сами по очереди рыли ямы и закапывали мёртвых, партию за партией. Сбегали и мы с Валькой к Райхманам. Немец вышел на террасу, сказал - нет их больше».
* * *
Роза Рукавкова хорошо знала немецкий. Ей подходило к 16-ти, когда её с партией орловских девушек отправили на работу в Германию. В местечке Гросс-Лихтенау под Кёнигсбергом (Восточная Пруссия, территория современной Польши - В.С.) вначале строили дорогу, но главным образом работали на необозримых полях какого-нибудь бюргера, убирая вручную сахарную свёклу, картофель, рапс, расчищая скотный двор. В общем, сельхозрабочие на положении рабынь. После 16-часового ползания по плантациям и тощего обеда девушки валились спать в амбаре, гараже, птичнике, на скотном дворе - смотря что выделялось «остовкам» для ночлега.
Униженная и оскорбленная Роза продолжала вести дневник и в неволе. А как?
«Бумажные мешки из-под удобрений, комбикорма, не раз намокавшие под дождём и высушенные на ветру, я разрезала на листы и сшивала в тетради. Я записывала хронику заклятых дней, заклятых лет, которые достались на мою долю во время войны».
«Мы утром сидели ещё за «кавом» (суррогатный кофе - В.С.), когда вдруг под окнами затрещали мотоциклы. «Выходите! Отпечатки пальцев!»... Полицейские разложили раскладные столики, поставили на них блюдца с сажей, разграфлённые карточки для документа… Здесь же проявлялись фотографии, заполнялись графы с именем, фамилией. Мой номер - семизначный. 3500497».
«Матерщина надзирателя-поляка обессиливала, вызывала лютую ненависть к его чёрной пасти. Мои попытки говорить с ним по-немецки оборачивались очередной порцией отвратного мата. Мучительная тоска по маме, по дому, изнурительная работа. Где НАШИ? Как хочу домой!».
«Запах застойной коровьей мочи пропитал одежду, кожу. Мы не можем отмыться от этого запаха. Одного ведра на 18 человек нам не хватает. Мыла нет. На третий день на компосте у меня закружилась голова. Очнулась лежащей на холодном навозном месиве».
«От усталости мы будто бы забыли, что идёт война. Здесь не летают самолёты, не полыхает небо, нет канонады… Тоска иссушает до изнеможения. Примут ли нас дома? Ведь в самый трудный час мы работаем против родины, против страны. А дом снится постоянно. Снятся довоенные чистые улицы, зелёные берёзы, нарядные платья, магазины, полные пирожных, первомайские демонстрации. Не-вы-но-си-мо!».
«Мне постоянно, мучительно хочется есть. Я едва выдерживаю срок до перерыва на обед, который здесь всегда и везде в 12 часов дня. Пол-литра супу мы сглатываем мгновенно, никогда не чувствуя утоления голода… Обеденные супы всегда чередуются по дням недели. В понедельник - щи. Вторник - морковный суп. Среда - затирка. Четверг - гороховый суп. Пятница - брюквенный. Суббота - брюква. Воскресенье - брюква».
«Утром в 6 утра надзиратель привёл на «лёгкую работу». В барский дом бельё стирать… На смену пришли две служанки. Они стирали, а я дула на волдыри, на стёршиеся мозоли. Я рассказала немкам про правила игры в лапту, потом - про велосипедные гонки на Детском стадионе. Рассказала про нашу балетную школу, показала, какая у меня была марлевая пачка для танца «Лебедя» из Сен-Санса. Потом я протопала из конца в конец прачечной кусочек из «Танца маленьких лебедей».
«Полицейский подошёл ко мне. В руке в белой перчатке он держит чёрную резиновую палку. С размаху ударил меня… Конец палки захлестнулся за затылок, зазвенел над ухом, зацепил волосы. Мне показалось, что я потеряла сознание, упала, исчезла… Но я стояла. На шею из уха выкатилась горячая струйка… Наутро докторша долго осматривала меня… Трещина хряща ушной раковины, травма барабанной перепонки, трещина отростка позвонка…» (слух пострадал на всю жизнь - В.С.).
«Через дорогу от гаража стоит церковь… Никто из нас дома в церковь не ходил, но здесь, в Германии, возникла необъяснимая потребность пойти в церковь. Мы знали, что находимся в католической Кирхе, но в данный момент чувствовалось, ощущалось душой, что Бог всё видит, он един для всех страдающих на этой земле, и что Бог услышит нас, мучениц немецкого рабства. Я обыкновенными словами просила Бога, чтобы помог мне выжить в войну и вернуться на Родину».
* * *
Розу Рукавкову и других русских девушек освободили советские войска 3 мая 1945 года. 30 августа она вернулась в Орёл, а через день, 1 сентября, пришла в родную школу, где за год окончила 8-й, 9-й и 10-й классы, получив с одной «четвёркой» аттестат зрелости. В том же году 20-летней она поступила во 2-й Ленинградский медицинский институт, который окончила в 1953-м.
Повезло ли девушке Розе? Определённо - да. Могла умереть в Пруссии от непосильного труда, недоедания и болезней? Конечно. А могло быть и по-другому. Известно, как проверяли и фильтровали остовских репатриантов. И над девушкой Розой могли сгуститься такие тучи!.. Ей бы припомнили многое. Что отец, выпускник екатеринбургского юнкерского училища, после октября 17-го оказался в войсках Колчака. Что её двоюродные дяди, орловские профессора, братья Заседателевы, личные врачи великого оперного тенора Собинова, были арестованы и расстреляны в 1936-м как «враги народа». Даже балетная школа могла дорого обойтись девушке Розе. В оккупированном Орле прима-балерина этой школы Анита Барзина с подружками Розы танцевала в немецком казино, а после освобождения всю эту «труппу» сослали на 25 лет в лагеря.
Что же спасло Розу Рукавкову от карающей руки любимого государства? Скорее всего, те письма, которые она умудрялась посылать из неволи матери на родину, в обход остарбайтерской почты и немецкой цензуры. Почта Розы шла через двух знакомых немцев - почтальона Гельмута под Кёнигсбергом и кого-то из приличных немцев-постояльцев, квартировавших у Рукавковых в Орле. Первый как бы писал второму, а в итоге Розины близкие, а через них и широкий круг знакомых, узнавали правду об остовской жизни. Со временем круг разросся до всесоюзного: письма Розы цитировались в советских пропагандистских изданиях типа листков Совинформбюро. Их использовали в своих военных очерках писатели Константин Симонов и полька Ванда Василевская. Все письма Розы Рукавковой из Германии ее мать после освобождения Орла отправила в Чрезвычайную Государственную Комиссию имени Н.Н.Бурденко по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.
Валерий СКОРБИЛИН,
специально для «Молвы».
Окончание следует.
Источник публикации: Молва. Общество
www.vladimironline.ru