На перекрестках памяти - Литературные этюды о Марате Виридарском

4 августа исполнилось 14 лет со дня смерти талантливого владимирского поэта Марата Виридарского. Он успел издать всего три сборника стихов, и не потому, что мало работал или не был понят, не принят литературной средой. Его стихи достаточно просты и воспринимаются легко, некоторые быстро были положены на музыку.

И талант из разряда скорее очевидного, чем невероятного. Отклоняли их в редакциях по другой причине. Например, редактор одной из газет в 80-е годы теперь уже прошлого века, снимая с номера подборку стихов Виридарского, объяснил причину следующим образом: «Вы кого ставите? Он вместе с бомжами на рынке грибами торгует!». Он действительно торговал грибами, потому что не на что было жить. Хорошие литературные гонорары платили другим поэтам за другие стихи. Да и сама фигура «человека со шрамом» (о происхождении этого увечья бытовали самые разные версии, в т.ч. опубликованная в «Молве» 27.07.2010), прошедшего «уголовные университеты», колонии, лагеря и еще бог знает что, не вписывалась в круг типичных представителей «литературного дела» ни во времена хрущевской оттепели, ни во времена «развитого социализма», ни в перестроечные времена, когда способности зарабатывать деньги стали цениться выше таланта.

Виридарский в прямом смысле слова умер в нищете, будучи выходцем из весьма обеспеченной семьи, глава которой занимал свое не последнее место в ряду сталинской номенклатуры. Оказавшись позднее в жерновах сталинской мясорубки, отец Виридарского как бы определил и судьбу сына, искореженную вдоль и поперек.

Воспоминания второй жены поэта Т.Н.Виридарской, которые мы предлагали вниманию читателей, охватывают лишь небольшой период жизни Марата Валериановича, а вся его жизнь полна загадок, тайн и кошмаров.

В этой публикации отражен, пожалуй, самый светлый период его судьбы, когда поэзия стала… нет, не призванием, а скорее отдушиной, куда человек попытался протолкнуть всю свою боль, все страдания и все свои надежды. Из этого просто не могло получиться благополучной литературной карьеры. Между тем это подлинная и обычная история талантливого человека в жестоком ХХ веке, которая нуждается во внимательном изучении и искренней памяти.

Первая встреча
Апрельское солнце образца 1960 года косыми лучами прокалывало вымытые до блеска стекла в отделе главного технолога. Сверкали чистотой и влагой цветы на подоконниках, наводился порядок в столах, убиралась пыль… Завод «Электроприбор», не снижая производственного ритма, жил в волнующей, бурлящей атмосфере предстоящего праздника - 90-летия со дня рождения Ленина. Целая лавина субботников прокатилась по территории завода и вокруг него. Тщательно проверялись и подводились итоги соцсоревнований - встречных, повышенных, бригадных, индивидуальных... В радостной суматохе готовился конкурс между цехами и отделами на лучшее исполнение песни.

Едва я успела вбежать в свой отдел после окончания репетиции, как начальник сектора Валентин Юдин, который тоже пел в хоре, помахал мне телефонной трубкой.

- В чем дело? Если по работе, то Чекмарев нас освободил! – недовольно спросила я.

Но дело оказалось в другом. Меня приглашали срочно зайти в редакцию заводской газеты «Сигнал».

…В маленькой комнате с одним окном собралась электроприборовская литгруппа. Было весело, шумно и очень тесно. При моем появлении стулья у двери задвигались, и я присела на узенькое освободившееся пространство. За столом председательствовал Володя Сураков, серьезный интеллигентный молодой инженер с симпатичным лицом. Он делал пометки в блокноте, постукивал по столу карандашом, то и дело призывая к порядку. Если ему это удавалось, то из актового зала, расположенного в конце коридора, доносилось мощное звучание: один из цехов разучивал «Марш коммунистических бригад».
Обсуждались прочитанные стихотворения. Я почти сразу заметила, что к комнате есть человек, который, в отличие от других, ни на чем не сидит и сохраняет глубокое молчание. Но по обращенным к нему взглядам было ясно, что он является здесь фигурой центральной, авторитетной.

Он стоял спиной к окну, крепко опершись ладонями о подоконник, вскинув высоко голову. И не шевелился, как бы давая возможность полнее ознакомиться со своей внешностью. Чуть выше среднего роста, плотно сложенный. На нем отлично сидел не совсем новый, но хорошо отглаженный коричневый костюм, хлопчатобумажная в яркую клетку рубашка была глубоко расстегнута на груди. Прямые черные волосы, сгрудившись над высоким лбом, то и дело падали на него непослушными прядями, широкие брови почти срослись на переносице. Глубокий шрам, явно не красящий его чистое смуглое лицо, пересекал всю левую щеку, сильно задевая уголок рта, отчего создавалось впечатление присутствия на лице постоянной легкой усмешки.

Это был Марат Виридарский. Конечно, я слышала о нем. Но не встречала. Слышала даже не столько как о поэте, сколько как о вратаре заводской футбольной команды. У него даже кличка была - Хомич, по фамилии одного из самых знаменитых вратарей страны того времени.

…Возобновились выступления поэтов, прерванные моим приходом. Стихи читались громко, вдохновенно, в сопровождении жестов, соответствующих содержанию. Тематика, впрочем, разнообразием не отличалась. Была примерно такой:
Как солнце, знамя Ленина держать!
Все крепче шаг, все ближе к коммунизму!

Или:
Нет, не умер Ильич, он не мог умереть,
С нами рядом живет и поныне.
И векам никогда не стереть, не стереть
Из сердец его светлое имя!

Как бы затеяв перекличку с поэтической сборной командой, из актового зала то сильнее, то слабее вырывалось пение. Женская группа бойким сопрано выводила:

- Будет людям счастье, счастье навека.

Мужские голоса не совсем стройно, однако вполне уверенно подытожили:

- У Советской власти сила велика!

Марат резким движением оттолкнулся от подоконника, шагнул на середину комнаты и, нервно дернув щекой, негромко произнес:

Лагерь, лагерь - дом казенный...

И сразу же отбросил все только что восторженно прочитанное и пропетое, перечеркнул все наши торопливо скользящие «чистые», пустые, по сути дела, не имеющие к поэзии ни малейшего отношения.
В руке его были зажаты листки с текстом отрывка главы из поэмы «Солнцеворот» (первый вариант названия «Журавлей»), которые, впрочем, разворачивать не стал. Он все читал наизусть.
Из-под колес
Даль не собрать,
Беду слезой
Не отогнать...
Была у парня мамочка,
Осталась фотокарточка,
Остался крест на ленточке
Да в окнах небо
В клеточку...

Он читал медленно, ритмично, акцентируя некоторые строчки, усиливая их смысл, и при этом быстро взглядывал на слушателей.
По дамбам и по скосам
Бульдозеры, как осы.
А по углам, как фишки,
Сторожевые вышки.
Шевелись, враги народа!..

Неторопливое начало поэмы все чаще переходило в ритмические вариации жуткой темы. Чудовищный, кошмарный, волчий облик того мира, который был знаком автору досконально, который он прошел сам...
Преступный мир –
Страна в стране.
От всех моралей в стороне.
Свои дела, свои забавы,
Свои законы и грехи
Свои суды, свои расправы,
Свои «иконы» и стихи...

Я впервые слушала Марата Виридарского. Вообще, как правило, поэма производила на всех ошеломляющее впечатление. Из каждой строчки сквозила сила достоверности страшной правды, от которой почва уходила из-под ног. Камнем сжималось сердце. Что касается меня, то я просто остолбенела, впав в странное состояние шока... Марат продолжал читать, уже ни на кого не обращая внимания, устремив взгляд куда-то внутрь себя, как бы загоняя себя обратно в свое прошлое...
И по делам, и по ошибке
Летели головы, как шишки.
Крестили топором в Находке,
В Одессе резали сплеча,
И рвали глотки на Чукотке,
И вешали у Калача!

Но совсем другие стихи - светлые и красивые, о весне, о свежести апрельской капели - читал он мне в тот же день, когда после работы мы шли рядом. И мне тогда казалось, что готова слушать его целую вечность...

Он искал друзей
Ощущая свою отдельность, обособленность, запредельное одиночество в этой жизни, в сущности, мало ему знакомой, он первым протягивал руку, скрывая под маской независимости, бравады чувство страха быть отторгнутым, непринятым, непонятым. Ему катастрофически нужны были друзья. И он их находил.

Жарким летом 1953 года грянула СВОБОДА. Поезд, лязгая металлом, мчит Марата Виридарского на печально известный «сотый километр» - городок Александров, средоточие всех отбывших «своё» по 58 статье и по другим статьям, не менее «приятным». Политические и уголовники ходили в одном строю. В этом же вагоне едет шумная разудалая команда владимирских футболистов после удачного матча с горьковчанами. Марат оказывается в центре их внимания. Весел, остроумен, достаточно начитан, с интригующей внешностью, он сразу вливается в компанию, полностью овладевая беседой. Ни у кого из ребят не оказывается столь богатого жизненного багажа, такого захватывающего, потрясающего прошлого. Да если еще подать его соответственно! К тому же, если он тоже футболист, знающий массу тонкостей и секретных приёмов в игре... А этот живописный лагерный жаргон, переплетающий его речь, не только не режет слух, а, наоборот, воспринимается с восхищением, как острый юмор, блестящий поэтический каламбур.

На привокзальную площадь города Владимира выходят все вместе, в обнимку. На плече Марата болтается почти пустой запыленный рюкзак. Смена белья, бритвенный прибор, полотенце. И несколько книжек - Пастернак, Асеев, Луговской.

На следующий день друзья ведут его в отдел кадров своего завода. Слесаря любого профиля - всегда, во все времена дефицит. Через пару дней - футбольная тренировка на стадионе. Через неделю Марат встречает в цехе свою первую любовь - Валентину Кулькову, миниатюрную красавицу с глазами волжского ореха на тонком лице, мать такого же прелестного годовалого сынишки. Она немедленно принимает решение расстаться с мужем, который, кстати, в тот момент отдаёт солдатский долг в армии. Марат приносит в её комнату рюкзак, обретая тем самым дом и семью. А через год у них рождается свой сын Владимир, получивший имя в честь навсегда ставшего для поэта родным города. И хотя незарегистрированный союз влюблённых к тому времени даёт трещину и начинает неуклонно распадаться, Марат записывает сына на свою фамилию и собственноручно подаёт заявление на взыскание алиментов с самого себя.

Выясняется - объять необъятное невозможно. Семейный быт - явное, дерзкое покушение на долгожданную, дорогостоящую свободу. И, самое главное, - на ярко вспыхнувшую новую любовь. Любовь к ПОЭЗИИ.

Сын «врага народа»
Марат Виридарский вошёл в поэзию, хотя его там никто не ждал. Собственно, так можно сказать о любом поэте. Но здесь случай особый.

Марат Валерианович родился в 1927 году в Улан-Уде. Отец - Виридарский Валериан Иванович в то время возглавлял Управление КВЖД. Затем - первый секретарь Обкома партии Сталинградской области. Позднее - представитель её в Москве при ЦК ВКП(б).

В 1937 году арестован. Расстрелян без суда и следствия. Реабилитирован за недоказанностью вины.

Мать - Виридарская Клавдия Яковлевна - работник канцелярии одного из московских ведомств. После ареста мужа снята с работы без права устройства по специальности.

Марат, один из лучших учеников класса, перестаёт ходить в школу, узнав, что его фамилия вычеркнута из журнала. Маленькая, узкая, как пенал, полутёмная, сырая комната в коммуналке, куда их переселили из просторной благоустроенной квартиры. Здесь проходят страшные бессонные ночи в ожидании приезда «чёрного ворона» за женой «врага народа». Прислушиваясь к каждому стуку и шороху, замирает в ужасе бабушка, скрывающая от людей семейную тайну - своё родство с белогвардейским генералом.

Марату десять лет. Он решает проблему по-своему. Просто убегает из дома. А далее все по известному сценарию. Детприёмник. Кто? Что? Откуда? К удовлетворению следователя выясняется, что мальчишка этот не кто иной, как сын «того самого»... Тогда о чём разговор? Трудовая колония для несовершеннолетних преступников. Потом лагеря. Волховстрой. Волго-Донской канал, ссылка. Полный набор мест лишения свободы с различным режимом. Прошлое, которого врагу не пожелаешь.

А он всё-таки вошёл в поэзию. Не постучавшись. Ворвался строчками своей поэмы, звонкой лирикой талантливого дилетанта. Потому что в толпе недоуменного отчуждения встретил тех немногих, взволнованных, заинтересовавшихся, сопереживающих. Искренне, без колебания протянувших руку помощи.

Первые его литературные друзья, дружбой и мнением которых он свято дорожил: Николай Тарасенко, Сергей Никитин, Алексей Фатьянов, Павел Шерышев, Василий Акулинин, Иван Удалов. И, конечно, Андрей Вознесенский.

Электроприборовский газетчик
Пятидесятые годы для Марата Виридарского - годы легенд. Время мечты и светлых надежд. Поэтический старт. «Оттепельная» свобода в стране, плюс его личная (казалось бы) человеческая свобода.

Завод «Электроприбор» становится тёплым, родным пристанищем. Работу слесаря он иногда совмещает с редакторской в заводской многотиражке. И совершенно неожиданным образом оказывается там крайне необходим. Налицо незаурядные способности газетчика. Редактор Гусев в частых отлучках: командировки, слёты, совещания по комсомольской линии. Став неожиданным его заместителем, Марат с радостной энергией готовит, отбирает материалы, редактирует, бегает в типографию, выполняет всю техническую работу. Газета заметно оживляется, становится читаемой. Помимо сухих цифровых данных о выполнении плана и подведении итогов соцсоревнований, находится место для поэтических мини-зарисовок о людях, стихов, юмора.

Ходят слухи, что Марата назначают официальным штатным редактором «Сигнала», а Гусеву предназначен другой пост с повышением. И поэт верит в эту возможность. Он счастлив. Какая наивность! Не догадываться, что начальник спецотдела, визирующий все материалы, полуприщурив глаза, зорко контролирует каждый его шаг. Талант талантом, но допускать «таких» к органу печати… Правда, работает здорово... Просто незаменим. И подкопаться, вроде, не к чему. А впрочем... Что за шумное сборище бывает в редакции - литгруппа? И в обеденные перерывы, и после работы...

Марат действительно руководит созданной им литгруппой, и состав ее растёт постоянно. Они собираются не только по графику, но и стихийно, почти каждый день. К ним заглядывают и приглашенные известные поэты. Чаще всех появляется Николай Тарасенко. Вместе с Маратом они обсуждают, отбирают лучшее для публикации в областных газетах. (Кстати, мой первый рассказ «Сын героя» появился в «Призыве» по рекомендации Николая Тарасенко.)

Марат полон романтического кипения. Заводская творческая молодежь тянется к нему. Поэт с удивительной искренностью радуется каждому чужому удачно найденному слову, малейшему отблеску свежей поэтической мысли, интонации... Его уважают. Любят. В какой-то степени в определённых кругах он становится их кумиром.

А «дело» в спецотделе на Марата Виридарского наполняется новыми сведениями.
Поэма на столе у Твардовского
Поэзия Марата Виридарского 50-х годов - это страстное желание открыть жизнь заново, утвердиться в ней, отыскать своё предназначение. В его творчестве возникают два мира - прошлое и настоящее. Поэма «Журавли» (первый вариант названия «Солнцеворот») не имеет определённого сюжета. Без сомнения, она документальна, автобиографична. Её композиция - целый ряд отдельных ярких, ужасающих своей достоверностью картин, случаев, эпизодов лагерной жизни заключённых.
Мороз повысил ставки.
Тасуя до утра,
И греются овчарки
У лунного костра.

Ужасны подробности сцены, происшедшие в «дымном царстве пищи». Повар, «бурый от попойки», отсекает тесаком для рубки мяса пальцы «изящному дистрофику», осмелившемуся попросить «завалящих крох для нищих».
Три пальца,
Как три гусака
С отрубленными шеями.
В санчасть - скачками,
Кровь течёт.
А повар пончики печёт.

Мороз по коже от примеров беспощадной тупой жестокости.

В 1959 году Андрей Вознесенский познакомил Марата с Александром Твардовским, когда тот вновь возглавил журнал «Новый мир». Именно в это оттепельное время на его страницах появляются публикации ранее запрещённых, «опальных» авторов, вышедших из ГУЛагов: Корнилова, Заболоцкого, Солженицына. Твардовский проявляет большую заинтересованность к поэме Марата Виридарского и включает её в план издания следующего года.

Одновременно с работой над поэмой «Журавли» Марат Виридарский чувствует, как страстно влечёт его другой жанр литературного творчества - лирика. Многие поэты старшего поколения (серии Заболоцкого, Корнилова, Жигулина), вернувшись из тюрем и ГУЛАГов подавленными и униженными, с подорванным здоровьем и потерянным социальным статусом, долгое время не могли вернуться к лирическим стихам. Многие вообще пытались бросить поэзию. Марат Виридарский, кроме лагерной, другой жизни не знал. Поэзия пришла к нему впервые после освобождения, распахнув иной мир.

Первый сборник стихов Марата Виридарского «Гармонь и сердце» был выпущен в 1959 году под редакцией Капитолины Афанасьевой. Событие вполне закономерное: поэт неоднократно печатался в областных газетах. Голубого цвета, небольшая по формату книжечка моментально исчезает из магазинов.

- А вы знаете, какие стихи написал парень с «Электроприбора»? - спрашивал с откровенным восхищением Алексей Фатьянов, имея в виду маратовское «После дождя»:
Неудержимым сорванцом
Промчался дождик по бульварам,
И вдруг всё встало кверху дном
В зеркальном глянце тротуара.

Положительно отзывался о стихах Марата прозаик Сергей Никитин. Он любил цитировать строчки:
Такой размах и силу мне бы!
Синь проливая из глубин,
Весна в оттаявшее небо
Вбивает журавлиный клин.
(«Весна»).

Высокую оценку первым стихам Марата Виридарского даёт известный владимирский критик и литературовед Евдокия Аксёнова. Отметив несомненную талантливость молодого автора, она сообщает: «В поэзию вошёл лирик, причём лирик тёплый и проникновенный».

Областной драмтеатр включает некоторые стихи в свои постановки. (Например, в спектакле «На огонёк»). Песни «Звезда далёкая скатилась» и «Вишенка» исполняются в хоровых и вокально-инструментальных коллективах клубов и домов культуры.

Мечта Марата Виридарского - найти и определить в жизни самого себя - сбывается. А через год он покидает Владимир.

Визит Капы
Перед отъездом из Владимира мы с Маратом провели всю ночь в доме поэта Николая Тарасенко и его жены Евдокии Аксеновой. Жарили картошку с салом, пили чай, пели песни, читали стихи. Добрые друзья, они благословили наш путь.

Едва рассвело, мы уже шли по тихим, безлюдным улицам города. В воздухе, влажном от тумана, каждая внезапно вспыхнувшая автомобильная фара казалась маленькой призрачной луной. Мы ускорили шаги, чтобы не опоздать на первую московскую электричку, которая должна была стать отправной точкой нашей новой жизни. Через день мы еще вернемся во Владимир. Марат - для того, чтобы получить от Шефа* пакет с какими-то документами; я - чтобы прямо из детского сада взять своего ребенка. И постараться начать забывать все, что предшествовало нашему отъезду.

А что было? Многое. Сложное переплетение простых, банальных истин. Я не была свободна. Мой муж, Алексей Солодилов, старший мастер литейки, я, Марат, Валентина Кулькова - все работали на «Электроприборе». Все четверо мучительно страдали, каждый по-своему, не зная, как быть, что предпринять. Вся эта история получила огласку, стала достоянием общественности.

Я была влюблена в поэзию Марата Виридарского, в его лирического героя. Но в нем самом, реально существующем человеке, я многое не могла понять и принять. Есть вещи, о которых трудно говорить. Меня вызывали в комитет комсомола, хотя к тому времени я как раз вышла из комсомольского возраста. Мой начальник, главный технолог Чекмарев, два раза, ограничившись воспитательной беседой, отказывался подписать мое заявление об увольнении.

В это же время Марат совершал невероятные, на мой взгляд, неразумные поступки. Он заваливал меня письмами и записками. Он призывал уехать, начать «с нуля», «с чистого листа», «в противном случае» грозился наломать дров и покончить жизнь самоубийством. Конечно, я не верила подобным излияниям, вызывающим некоторое чувство страха и досады.

И тут визит Капитолины Афанасьевой. Ее тонкая изящная фигура появилась в наших дверях (мы с Алексеем жили на Красномилицейской улице возле тогдашнего Комсомольского сквера) в тот момент, когда я пыталась спрятать только что полученную записку, в которой Марат сообщал, что уже застрелился. До этого я не была знакома с известным литературным редактором. Но Марат много говорил о ней. Первый редактор первой книжки стихов! Между ними существовала теплая, доверительная дружба. Марат боготворил ее! Моя гостья сразу закидала меня упреками в том, что из-за меня погибает, может погибнуть поэт с таким талантом! Как я не понимаю, как могу это допустить! Мое состояние было ужасным, я чувствовала себя убийцей. Капитолина Афанасьева серьезно верила в возможность столь трагического события. Я молчала. Поэтому не нравилась ей.

Заявление об увольнении мне подписал зам. начальника. Негромко, с чувством горестного сожаления, отведя взгляд в сторону, произнес:

- Тамара, Марат не тот человек, с которым можно связать свою жизнь.

Я знала это. Боясь расплакаться, весело поспешила заверить его:

- Да мне трудно здесь оставаться, я перехожу работать в совнархоз (только что организованный, располагался на ул. Луначарского).

Признание
Приглушенные звуки пианино и пение я уловила сразу, едва вышла из кабинета. Ноги сами собой понесли меня в актовый зал. Тихо приоткрыв дверь, я остановилась, никем не замеченная. На сцене наш заводской хор, в котором я тоже всегда пела, репетировал новую песню.
Как будто первая пороша,
Кружатся листья вдалеке,
И гасит угольки окошек
Ночная улица в реке.

Я замерла. Песня на слова Марата Виридарского!
Звезда далекая скатилась,
Блеснув загаданной мечтой,
Любовь, любовь, куда ты скрылась,
Какой проходишь стороной?

Пели красиво, взволнованно, негромко... Гармоническое сочетание слов поэта и музыки Владимира Погосова было потрясающим. Проникающим в душу. Словно встреча земного с небесным...
А, может, просто ты приснилась,
И нет нигде тебя такой?

Вопрос поэта. Он задает его несмело, с трогательной нежностью. Нет в нем ни грусти, ни тоски, ни горя, ни блатной ноты самоубийства. Просто печаль. Но печаль легкая, светлая, улыбчивая. Почти радость. Надежда на счастье. Уверенность, отбрасывающая все сомнения.

Я слышала, как колотится мое сердце... Казалось, оно может оборваться и скатиться, как та далекая звезда.

Тихо отступив назад, я плотно прикрыла за собой дверь.

…А сейчас мы спешили на электричку, чтобы в Москве встретиться с Андреем Вознесенским. Шли в туманную неизвестность, и никто не смотрел нам вслед.
Тамара Виридарская