«Мы реально верили в перестройку, и что Запад нам поможет». Читатели Зебра ТВ вспоминают, как узнали про «августовский путч»

Около 22 часов 21 августа 1991 года Генеральный прокурор РСФСР Валентин Степанков вынес постановление об аресте членов ГКЧП. На тот момент Государственный комитет по чрезвычайному положений уже несколько часов не существовал, а всего его решения признаны недействительными.

События тех дней – неудавшаяся попытка государственного переворота, так называемый «августовский путч», предпринятая с целью не допустить развала СССР. Утром 19 августа в Москву вошли тысячи солдат и офицеров, сотни танков и БТР. Спецотряд Альфа окружил загородную дачу Бориса Ельцина в Архангельском Московской области. 20 августа в столице объявили комендантский час, но это не помешало людям устроить массовую демонстрацию. Через четыре месяца Советского Союза не стало.

Зебра ТВ попросила читателей вспомнить, как они узнали про ГКЧП, что делали в те дни 28 лет назад, и как представляли себе будущее. Про просьбе редакции своими мыслями поделились председатель избирательной комиссии Владимирской области Вадим Минаев и спикер регионального парламента Владимир Киселев. Чуть раньше свою оценку «августовскому путчу» дал бывший губернатор области Николай Виноградов.

Елена Хохлова:

Мы прилетели в Москву, сели в электричку из Домодедово. Утро, люди говорят о каком-то Янаеве. Какая-то напряженность. Доехали до Курского вокзала, сели в такси до дома. Все непонятно, но тихо. Приехали домой, сразу включили телевизор, а там Лебединое озеро. Значит что-то происходит. А в городе тишина. Все это было 19 августа.

Андрей Голенищев:

Мне было 11 лет. Помню солнечное утро, проснулся у бабушки. Сразу как-то понял: что-то не так. Не помню почему, то ли обычно по радио другие программы шли — «Маяк» на кухне всегда играл, бабушка слушала, а я под него просыпался. А тут бурчание вроде какое-то, официальные сообщения. На улицу вышел позже, а на асфальте и углах зданий надписи: «Янаев», «ГКЧП — вон». Запомнил у универмага на асфальте: «Сколько б Пуго ты не пукал, все равно не выйдет, Пуго!». Ничего тогда не понимал, но тревога была, чувствовал: что-то меняется, что-то привычное с детства.

Вадим Минаев, председатель избирательной комиссии Владимирской области:

Я очень хорошо помню все то, что происходило страшной осенью 1993 года. Буквально по дням. А вот события августа 91-го как-то смазаны. Не более как набор информационных клише: Лебединое озеро, руки Янаева, Ельцин на БТРе... Не более того. Какие-то обрывки воспоминаний, не связанные единой цепью. Ощущение какой-то нереальности происходящего: словно смотришь фильм, а не являешься участников реальных событий. И песня «Рондо»: «... этот корабль мы надували, гимны играли, марши играли. Гордые песни ночью звучали и днем. Встречные ветры мачты нам гнули, но оказалось нас обманули, вдруг оказалось — никуда не плывем».

Александр Степанов:

12 лет мне было. Утром у бабушки в деревне услышал по телевизору, как раз собирались домой во Владимир с раннего утра. Отец дома был рад, что в стране пытаются навести порядок. А вот сосед, дядя Володя, давний фанат Ельцина, баламутил весь дом, что в стране переворот и грядет диктатура «красно-коричневой» чумы.

А в целом, как помнится, соседи особо про это и не разговаривали. Мне думается, что у многих в провинции была мысль «само рассосется». Люди в СССР привыкли, что все вопросы решаются в горкомах и обкомах. Но было интересно до ночи смотреть ТВ — оно тогда, пожалуй, наиболее ярко становилось другим. Кардинально другим.

Когда все кончилось, и Горбачев вернулся в Москву, думалось, что дальше все пойдет тем же чередом, что и шло. Оказалась, через несколько месяцев, что нет...

Ольга Тарасова:

В 1990 году я была во Владимире, мне было 24, и если бы не грудной ребенок на руках, то я рванула бы в Москву «на защиту демократии». Каюсь, дура была молодая. Но мы реально верили в перестройку, и что Запад нам поможет. Было ощущение, что Ельцин герой, и люди его поддерживали. В 1993 году ситуация была уже другая, но в 1990-м было так.

Владимир Киселев, председатель Законодательного Собрания Владимирской области, секретарь регионального отделения партии «Единая Россия»:

Конечно, все, что произошло 19 августа 1991 года стало для меня полной неожиданностью. Помню, включил телевизор, а в эфире «Лебединое озеро». Я сначала не придал значения. Включил через 2 часа, а там все тот же балет. И спустя некоторое время диктор трагическим голосом сообщил, что Горбачев отстранен от власти, он находится в своей резиденции. А в стране теперь правит ГКЧП.

На тот момент мне уже было 33 года. Я тогда работал с молодежными организациями и, разумеется, следил за политической ситуацией в стране. Я понимал, что между Горбачевым и Ельциным идет противостояние, но не думал, что Советский Союз может распасться. Полагаю, отчасти это и вина членов ГКЧП. Мне кажется, кто-то умело использовал этих людей. Не знаю, понимали это они сами или нет. Но если бы в Государственном комитете по чрезвычайному положению был другой состав, возможно, Союз бы смогли сохранить. Да и сам Геннадий Янаев, с его нездоровым цветом лица и неумением грамотно говорить, произвёл на меня удручающее впечатление. А ведь по результатам всенародного референдума 76% людей проголосовали «за» сохранение СССР.

Настроение у меня было тяжелое. Когда стало понятно, что Союз разваливается, я прекрасно понимал, что совершается величайшая глупость. Было абсолютно ясно, что с разрушением государства, начнутся и другие необратимые процессы: дезинтеграция, рост преступности, нарушение связи между предприятиями союзных республик и разрушение экономики, а потом и социальной сферы и так далее. Отец был такого же мнения. Он всю жизнь работал на заводе, и для него, как и для многих его коллег, падение государства было трагедией. Ведь они создавали эти заводы, предприятия. А супруга, напротив, спорила со мной, говорила, что американцы наши друзья, и теперь все будет лучше, чем прежде. И многие так думали. Даже выходили на улицы с американскими флагами. Кстати, помню, манифестации были и во Владимире, рядом с Белым домом — требовали убрать существующую власть.

А по телевизору показывали, как люди в Москве попадают под танки, якобы сражаясь за новую Россию. Но мои хорошие друзья были свидетелями тех событий и при них один мужчина угодил прямо под гусеницу. Так вот, тот человек, по словам этих свидетелей, просто был сильно пьян, а танкист не заметил упавшего под гусеницу человека.

Сергей Бирюков:

В августе 1991 года мы с отцом гостили в Григорьево Гусь-Хрустального района у его брата Алексея. В один из дней пошли в лес брусникой на зиму запастись. Бродили долго, но толком не нашли ничего, и уже на выходе наткнулись на нетронутую брусничную поляну. Ягода была спелая, крупная. Брать ее было легко, азартно. Заполнили всю тару, которая была с собой.

По возвращении оценили добычу. С большим излишком набрали мы брусники. Отцы на семейном совете решили: старших сыновей, меня и Юрку, отправить в Москву продавать ягоды — «у метро ее по рупь сорок забирают». В 4 утра из колхоза шла в Москву машина, на который мы с двоюродным братом и должны были отправиться на промысел. С тем и легли спать.

Проснулся я один в доме. Вышел во двор — тоже никого. Солнце уже высоко. Что случилось? Неужели без меня уехали? Пошел через улицу в магазин, где тетя Галя работала — разузнать. А она, как должное, мне и говорит: «Так, путч! В Москву никого не пускают».

Так я узнал о событии, которое изменило нашу историю. А уже лежалую ягоду мы с Юрой на следующий день на Колхозном рынке во Владимире продали по 60 копеек...

Юлия Кузнецова:

Конечно, что такое ГКЧП я узнала не в 1991-м, а намного позже, классе в десятом, наверное, когда изучала новейшую историю. Но я точно помню, что в том далеком августе мне, только что закончившей с отличием первый класс девчонке, сказали, что меня никогда не примут в пионеры. Это было серьезным ударом. Как раз в первом классе нас торжественно принимали в октябрята, надевали нам звездочки с фотографией юного Ленина, и мы все мечтали о красном галстуке.

Телевизор я тогда не смотрела. Помню только, что родители были встревожены и что-то между собой обсуждали — говорили про танки в Москве, но я не вслушивалась. А еще помню, что после (хотя тогда, конечно, я не проводила таких параллелей) нам стало жить сложнее. Родителям постоянно задерживали зарплату...

Как-то, правда, мама взяла меня с собой в командировку в Питер. Там мы остановились у родственников. Видимо, им жилось совсем сложно после перестройки, потому что на всю квартиру была одна лампочка. Ее вручили нам, как гостям, чтобы мы были со светом...

Но однажды (год не помню, но в начальной школе) я со школьным хором попала по программе обмена в Эстонию. В маленьком городке Кохтла-Ярве нас расселяли по семьям. И там, конечно, было все совсем иначе. Помню, на полках в магазинах было полно продуктов, в том числе свежие фрукты. Я к тому времени, кроме растущих в нашей полосе яблок и груш, пробовала только сушеные бананы и консервированные ананасы, которые у нас продавались. А там, в Эстонии, были настоящие экзотические фрукты. Особенно запомнилась «волосатая картошка» — так мы тогда называли этот вкусный сочный плод и с удовольствием ели его вместе с кожурой. (Уже после я узнала, что правильно он назывался киви)...

А по телевизору там, в Эстонии, вещало много каналов, в том числе, показывали какие-то американские боевики. И мы с ребятами с огромным интересом смотрели эти невероятные, как нам тогда казалось, киноленты... Помню еще, что в семье, в которой я жила, была какая-то большая собака. Вечерами с ней ходили гулять. Но не просто во дворе, а шли в небольшой парк, где все гуляли с собаками. То есть, у них уже тогда было специальное место для выгула домашних питомцев, и для меня это было удивительно.