МОСКВА, ОКТЯБРЬСКОЕ ПОЛЕ, 1

- В Сарове мне дали прописку по адресу: Москва, улица Октябрьское Поле, дом 1.
- Вадим, ты меня совсем запутал. Сначала сказал, что тебя привезли по адресу Москва, центр 300. Теперь вот улица Октябрьское Поле?
- Всё так. Вот ещё один мой адрес: Москва, Главпочтамт, п/я 977.  И Вадим протянул мне старую открытку с видом на Кремль. На обороте открытки написано: «Здравствуй, Римма! Устроился я неплохо. Работаю по специальности. Мой адрес следующий: г. Москва, Главпочтамт, п/я 977, Сергееву В.А.». Посоображай, - задал мне загадку братан.
-  Думаю так: тебя привезли действительно в Центр. Ядерный центр. Затем дали первый адрес - Главпочтамта. А после прописки ты «переехал» на Октябрьское Поле. И если бы по каким-то причинам тебя не взяли на работу, то дальше почтового ящика ты бы не «уехал».
- Молодец, соображаешь. С работой  же не всё пошло гладко. Один «товарищ» начал гонять меня по сопромату. «Крыло на какую деформацию работает?». Я бодро и правильно отвечаю. «Эпюру нарисуешь?».  Рисую. И тоже правильно. «Так. Сопротивление материалов знаешь. Пойдёшь работать конструктором?» - «Нет. Конструктором я не пойду». А он мне с ехидцей: «Ты что, хочешь быть Главным конструктором?». Я ему твёрдо заявляю: хочу работать мастером или бригадиром. «Ну ладно, приходи завтра, подумаем». Прихожу на следующий день. «Товарищ» упирается: «Пойдёшь работать конструктором». Я же стою на своём. Так и пререкались с ним два дня. Он даже не выдержал и говорит: «Ты мне надоел. Сейчас напишу приказ, и будешь работать конструктором как миленький».   А в чём дело? Глупость эта, насчёт мастера, вошла в голову ещё в Щербакове, где проходил преддипломную практику на заводе «Моторы». Теперь  это город Рыбинск. Один парень на том заводе посоветовал мне: «Ты заканчиваешь техникум. Ни в конструкторы, ни в технологи не ходи. Просись мастером. Я вот мастер. Сам себе наряды пишу и зарабатываю больше начальника цеха». Это  и запало в голову. Ведь надо было помогать родителям.
На третий день заходят два мужика в дорогих костюмах. И спрашивают «товарища»: «Как дела?» - «Да всё нормально. Вот только один малахольный не хочет работать конструктором. Такой привередливый, не приведи Господи».
 «Чего тебе не нравится?» - обращается ко мне один из вошедших. - «Хочу быть мастером или бригадиром». - «Какие тебе больше детали нравятся, маленькие или большие?».  Показываю руками: вот такие детали. «В восьмой цех пойдёшь?». «Пойду». Я же не знал, что делают в восьмом цехе или в каком другом. А второй зашедший говорит: «Молодой он. Давай его возьмём в первый цех». Хорошо. Так я и попал в первый цех.
Начал работать. Как-то спрашиваю начальника цеха: «Что делаем-то? Самолётами и не пахнет». Видел я и крылья, и фюзеляж, и корпус самолёта, и двигатели. Тут же ни одна из деталей, из того, что видел, не похожа. Начальник цеха кратко отвечает: «Изделия делаем». Ну, изделия, так изделия. Будем делать.
Зарплату мне отвалили - аж полторы тысячи рублей. Тысяча рублей оклад,  триста за язык, чтобы не болтал, и двести рублей премиальных. Когда узнавали о величине  моей зарплаты, даже не верили. Думали, преувеличиваю.
- Что, очень много?
- Когда мой отец работал на Владимирском «граммофонном» заводе, он получал пятьсот рублей ежемесячно. И это считалось высокой зарплатой. Через год я приехал в отпуск. Зашёл в свой техникум. Встретил Алексея Ивановича Буланцева. Тот спросил меня о том, как зарабатываю. Когда узнал, очень удивился: «Ты что, таких денег не бывает. Я вот сопромат веду, классное руководство, и у меня намного меньше. А у тебя такие сумасшедшие деньжищи, хотя только что начал работать». Но где работаю, я не мог сказать даже ему, своему преподавателю.
- Ты когда приехал в отпуск, к нам-то почему не зашёл?
- Заходил. Тётя Лиза сказала, что ты в Москве. Она отправила тебя на всё лето к родным. И я вспомнил, как в шестнадцать лет проводил лето в Москве. Как с утра до вечера мы с парнями проводили время на строящейся сельскохозяйственной выставке (потом  ВДНХ).
- Точно. Только жил я не на Октябрьском Поле, а на Яузе. В перенаселённом доме, где после ссылки умер мой дед, Иван Моисеевич.
- Так вот, - продолжил свой рассказ Вадим, - начал я работать. Постепенно стал разбираться: что же мы делаем? Проанализировал. Вот здесь шатун. Вот коленчатый вал, поршень, кольца. Ясно - это для двигателя внутреннего сгорания. В машиностроении обычно цилиндр, конус. А здесь детали необычные: параболоид вращения, гиперболоид вращения. Поковка сначала обдирается, а затем попадает к токарю высшей квалификации. И понял, как она устроена. Но рот я не открывал. Молчать, так молчать.
- Так вы детали для бомб делали? - прямо спросил я Вадима. И пока брат обдумывал ответ, мягким голосом на вопрос ответила Римма.
- Не просто для бомб, а для атомных бомб.  А Вадим добавил:
- И для водородных. Мы делали термоядерное оружие, создавая ядерный щит нашей страны. Вот так!
Римма Сергеева, жена Вадима, в девичестве Лаврентьева, владимирская девчонка с улицы 10 Октября,  тоже связала судьбу с этим производством, возглавив впоследствии на Урале секретную лабораторию. Её владимирский дом не уцелел. На этом месте давно расположился рынок на Батурина.
- Теперь стала понятна вся эта суперсекретность, не болтать. И что дальше? -  спрашиваю Вадима.
- Вскоре приехал к нам мужик из Ростова. Взрослый мужик. Участник Великой Отечественной войны, член партии, офицер в отставке, эксперт. Весь из себя положительный. Звали ростовчанина Коля Васильев. Его сразу же взяли на сборку.
Коле для работы выдали специальную одежду. Не спецодежда, а загляденье. И чешские кожаные ботинки. Нищета была. Ничего не купишь. А у него - такие ботинки! В них только на танцы ходить.
Однажды пришёл Васильев со смены как в воду опущенный. Смотреть на него было страшно. «Коля, что случилось?».
Почти шёпотом он выдавливает из себя: «Как у тебя с эрекцией?». От такого вопроса я буквально остолбенел. Но не растерялся. Отвечаю: всё нормально. Денег много, кормёжка отличная, а вот выхода никакого.
«А у меня, как пошёл на сборку, с эрекцией стало плохо». А он недавно женился. Ему обещали комнату или даже квартиру. Я уже знал, что это за место, где он работает. По-видимому, во втором цехе. Мало того, что территория завода огорожена, а вокруг сильная охрана. Внутри завода ещё была территория, дополнительно обнесённая высоким непроницаемым забором. И оттуда торчала труба, как в котельной. Лаборатория!? Вот там и работал Колька Васильев.
И вот Коля пишет заявление: «Прошу перевести меня из сборочного производства в любой другой цех».
Мы как только узнали о таком его заявлении, сразу же стали его хором отговаривать. «Ты что делаешь? Крест ставишь на карьере. Из партии вылетишь. Квартиру не получишь». В общем, сулили ему всяческие неприятности. Но он никого не послушался и пошёл к «режимникам».
 А ему там и говорят: «Ты что, офонарел! Инструкции читал?» - «Читал». - «Мы тебе все секреты раскрыли, все чертежи показали. А ты дёру. В конце концов, ты же член партии». Ломали его, ломали, да так и не сломали. «Как хотите, а я здесь работать не буду», - твёрдо заявил наш Коля.
- И чем это для него закончилось?
- Со сборки его всё же выперли, но из партии не исключили. В наказание бросили в ремонтно-механический цех. Там зарплата меньше, чем у нас, и работа неинтересная. Да и секретность ниже.
- Вадим, следовательно, ты был распределён в Арзамас-16 на изготовление атомного оружия. Так, что ли?
- Так. В Сарове мы создавали атомный щит нашей страны.
- А кто, кроме тебя, из авиамеханического техникума был туда направлен?
- Ещё до нашего приезда в Сарове работал наш земляк по фамилии Нахгальцев. Он дослужился до директора предприятия. В Саров из Владимира поехали некоторые из выпускников  двух специальностей: «Хомяки» и «Индюки».
- Это ещё что за «птицы»?
- «Хомяки» - это те, кто закончил «холодную обработку металлов». А «Индюки» - кто учился на специальности «инструментальщики». Со мной были два «Хомяка», Володя Фёдоров и Костя Головкин.
-  У вас с Риммой дочь. Слава Богу, есть внуки. Все здоровые. Отлично! А у тебя-то как со здоровьем? Не подхватил ли дозу радиации? Ведь она влияет не только на эрекцию,  - осторожно спрашиваю братана.
- Конечно, есть что-то в организме. Но километров десять на велосипеде запросто проеду. Дожить до моего возраста у нас - счастье. Игорь Васильевич Курчатов умер в возрасте 57 лет. В этом же возрасте умер Кирилл Иванович Щёлкин. Андрей Дмитриевич Сахаров прожил 68 лет. А мне уже 74. И видишь, выгляжу прилично.
- Даже более чем прилично, - не преминула воспользоваться ситуацией Света. - Я бы сказала, выглядите лет на 45. - Вадим скромно потупил голову.
- А начальник твой в Сарове, Юлий Борисович Харитон, вообще  был долгожителем. Прожил до 90 лет.
- У меня не работает «рулевое управление», - говорит Вадим. - Эта болезнь называется «дисцикулятурная энцелотафия». Записал я по буквам, не ручаясь за точность.  Меня при ходьбе покачивает справа налево.
- …Как при ходьбе по палубе корабля, плывущего по морским волнам, - почему-то подумал я о своих первых шагах на пароме в Баренцевом море.
- Как-то захожу в большой-большой зал, - продолжил Вадим. - Вижу, какой-то парень что-то делает в боксе. Уборщица моет пол. И больше никого. Вдруг включились ревуны. Парень высовывает из-под противогаза рот и орёт: бегите! Оказывается, включилась вентиляция, откачивающая в зал радиацию. Надо бежать. А никто не бежит. Уборщица, наперевес со шваброй, бросилась в атаку на парня в противогазе: «Ах ты, гадина! Ах ты, сволочь! Ты выпустил радиацию, а мне убирать!». Я тоже не бегу. Иду быстрым шагом. А то ещё скажут: «Сергеев струсил и побежал!».
После окончания МИФИ часто ездил в командировки. Приезжаю на урановый завод. С собой взял лишние брюки. На заводе на выбор давали либо тапочки, либо калоши. Я одел калоши. Сделал на заводе что надо и пошёл мыть калоши и брюки. Помыл. Взял дозиметр и померил на калошах и брюках радиацию. Нормально. Померил ноги. Нормально. А сколько внутри, 20 или 50 микрорентген, кто знает…
Фото автора.Автор: Юрий Леонтьев.